Исчезновение - Страница 68

«Когда-нибудь я убью тебя, ничтожная фальшивка», - поклялся Оззи, не только за удары по носу и избиения, а в первую очередь за то, что он сделал с Ма, заставив ее уйти из дому, чтобы жить в той самой ужасной ночлежке на улице Бовкер в доме, на который дети показывали пальцами, и в окна которого они швыряли камни. «Твой отец – бедняк, а мать – шлюха». Да, других он тоже поклялся убить – одного за другим, начиная с Булла и мисс Бол, затем Дениса О'Шиа с его рыжими волосами и острым языком, сочинявшего обидные стишки, а затем читавшего их при всех. Умник Денис О'Шиа, который любил пнуть в зад впереди идущего, а затем спокойно идти следом с невинной рожицей. Девчонки были не лучше: Фиона Финли, которая все время ходила в облаке аромата духов, в причудливом платье, в туфлях на каблуках и в нейлоновых чулках. Она все время морщила нос, когда он случайно оказывался рядом, будто он пах чем-то непристойным, и Элис Робиллард, пригласившая на вечеринку по случаю ее Дня Рождения всех одноклассников – каждого, кроме Оззи.

Проживание в женском монастыре уберегло его от бедствования в городе. Где ему все время надо было избегать глаз народа, нырять в переулки, срезать углы. Он, конечно, выглядел уродливо и безлико. Он мог пнуть кота и бросался на собак прежде, чем они начинали бросаться на него. Он как можно дальше держался от людей, которые знали его по ужасному раздробленному носу, как сына грубияна и матери-шлюхи, как все говорили, кем она на самом деле не была. Когда он там появлялся, то он плевал им вслед, что-нибудь крадя у них самих или с магазинных витрин. Через какое-то время ему уже не позволили входить в помещения магазинов, если он сперва не показывал им свои деньги. В «Бакалею Келси» в «Аптеку Демпси» в «Файф-Энд-Тен» вход был закрыт ему навсегда. Раньше Келси мог нанять его на работу, чтобы тот занимался уборкой и расставлял на полках товары, но он кричал на него, чтобы тот не шмыгал носом. «Это не по вкусу покупателям – отпугивает их», - сказал ему Келси. «Я покажу тебе «не по вкусу»», - подумал Оззи и снял с витрины девять жестяных коробочек «Беби-Рут» положив их в карман куртки. Что было глупо и опрометчиво, но он пошел на это, чтобы хоть как-то отомстить за очередное оскорбление. Единственное, что в было хорошего в его поступке – он очень любил эти леденцы. На выходе из магазина Келси заметил, что что-то оттопыривает карман куртки Оззи. О схватил его за воротник, и из кармана посыпались на пол баночки с леденцами, прямо на глазах у покупателей – парикмахера Калафано и Миссис Спрайзлер, которой Келси во всем пытался угодить, потому что ее муж был известным в городе селекционером. Оззи молча вытерпел все оскорбления и высморкался прямо на пол. И Келси он тоже пообещал отомстить.

Его единственным другом в городе был старик Пиндер, который слишком много пил, а затем шатался по тротуарам, наталкиваясь на все, что ему попадалось на пути. Старик Пиндер был самым старым человеком, которого Оззи знал. Он делал самую грязную работу, которая была нужна владельцам магазинов – в основном он выбрасывал мусор, подметал тротуары. Иногда его можно было застать спящим на скамейке в переулке около торгового центра «Файф-Энд-Тен», если уже был пьян или слишком устал, чтобы дойти до дома.

Его домом был меблированный подвал, в котором жили шлюхи, и где его мать провела последние свои дни, когда ей пришлось уйти, хотя она сама шлюхой не была. «Твоя мать, парень, была настоящей леди», - как-то сказал ему старик Пиндер. – «Она, конечно же, пила как рыба, но несмотря ни на что она была леди». Одно время, по вечерам, еще до того, как он перебрался жить в монастырь, и ему не хотелось рисковать возвращаться домой, чтобы нарваться на гнев своего «липового и поддельного Па», который не был его Па, он приходил спать рядом со стариком Пиндером, где-нибудь в переулке на скамейке, плотно прижавшись друг к другу, чтобы не замерзнуть. У старика всегда было по несколько свитеров, курток и, по крайней мере, еще два пальто. Одно из них он отдавал Оззи, чтобы тот мог укутать плечи. В холоде ночи им двоим так спать было удобней и теплее, пока на рассвете они оба не начинали дрожать от холода, какой-нибудь полицейский не пнул их в бок, или их не облаяла какая-нибудь беспризорная собака. И тогда они вдвоем поднимались и шли спать куда-нибудь еще, дрожа от холода и корчась от болей в костях.

Как-то ночью, что-то украв из женского монастыря, он пришел в город. Он увидел старика, прислонившегося к столбику паркометра на автомобильной стоянке. В его глазах был туман. «Для тебя будет лучше, если ты останешься с монахинями», - сказал старик, шатаясь от выпитого и от холода. От него разило перегаром.

И он вернулся в монастырь, где спал на кровати в маленькой комнате, которая была не больше чем туалет или кухня. Монахини приносили ему еду со своего стола, которая была простой, безвкусной, но он ел, чтобы заполнить пустоту в животе. Он делал все, что было нужно по хозяйству: мыл пол, стены, чистил туалеты. Сестра Анунсиата напевала, когда сама занималась своими хозяйственными работами. Ему нравился ее голос, который, правда, иногда мог задрожать и сломаться, что могло вызвать у него смех. В женском монастыре его никто не бил и над ним не издевался. Здесь он чувствовал себя в безопасности, пока не наступили занятия в школе.

После того, как Ma умерла, среди детей больше не было злых песенок о ней, но теперь все переключились на его нос. Его проклятый нос, который был сплющен, хрящи раздроблены, а с красными венами под кожей он напоминал раздавленную ягоду земляники. Безобразный хор пел уже не о его бедной матери, а о носе. «Нос течет, нос течет, и струя как из брандспойта…» -талантливый поэт Денис О'Шиа и остроумно сложенный стих. Но к тому моменту он чего-то выжидал, притворялся, что не слышит окружающие голоса, слова песни. Булл, наконец, устал его избивать на переменах и больше не преследовал его. Оззи чего-то ждал. Что-то должно было перемениться.