Исчезновение - Страница 67

Позже, в монастыре Сестра Анунсиата обработала его рану, и приложила холодную руку к его ссадинам. От нее пахло лекарствами, которые она очень долго хранила у себя на полке. Ей самой было немало лет, все ее руки покрылись старческими пятнами, а лицо было сморщенным как скомканный бумажный мешок. Это все, что он мог на ней видеть – лишь лицо и руки, все остальное было спрятано под ее черным одеянием. У себя на лбу он почувствовал ее прохладную руку и чуть не закричал, но он нашел в себе силы сдержаться.

- Скоро лето, Оззи, - шептала она. - И какое-то время тебе не надо будет ходить в школу. Ты сможешь работать здесь, у нас в монастыре.

Школа была в старом кирпичном здании, построенном в центре города. В восьмом классе у них преподавала мисс Бол. Ее фамилия казалась ему уж слишком отвратительной. Когда ей надо было назвать его по имени, то она выглядела так, будто проглотила что-нибудь несъедобное. И вообще, она делала вид, будто Оззи не существует, что было столь же отвратительно, как и Булл Цимер, встречающий его после уроков, для очередного избиения. Одно время, когда она случайно могла увидеть его в толпе учеников, то в ее глазах было нечто худшее чем ненависть. В ее глазах не было ничего. Он для нее будто не существовал, не имел никакого значения.

- Бедный Оззи, - сказала как-то Сестра Анунсиата.

И он отринул от нее, но негрубо, потому что она была его единственным другом. Ему была не нужна ее жалость, как и чья-либо еще.

- Но я не жалею тебя, бедный Оззи, - сказала она. – Жалость приходит свыше.

- Тогда что это? – озадаченно спросил он.

- Сострадание, - ответила Сестра Анунсиата. - Сострадание, мальчик, и любовь. Для чего Наш Господин чувствует за нас все, хотя я не могу отвечать за Него.

Монахиням всегда надлежало быть излишне скромными. Они не говорили на территории монастыря, они шептали и выглядели напуганными больше, чем обычно казалось.

- Mea cupla, - произнесла Сестра Анунсиата, став на колени у своей кровати. - Mea cupla…

Он смотрел на нее с подозрением, не доверяя никому, кто бы говорил на непонятном ему языке.

- Что это значит? – спросил он, сузив глаза. Он подумал, что она над ним шутит.

- Ничего, чтобы касалось именно тебя, - сказала она.

Но эти слова застряли в его ушах.

- Помолимся вместе, - сказала она.

Он молился о своей Ма и ни о ком больше.

Бедная Ма, которая на самом деле не была его матерью, но она любила его, и он любил ее. Он знал, что его усыновили, и что та, что его родила, бросила его. Часто, когда он был совсем маленьким, его все это смущало. Его настоящие родители, конечно же, не существовали в его жизни. И это к лучшему. Он не знал их имен, куда они девались, и вообще, откуда они взялись. Чтобы они были здоровы, и с ними все было в порядке. Он ненавидел их обоих, насколько можно было ненавидеть того, кого совсем не знаешь. Они бросили его на произвол судьбы. Что можно было подумать о людях, бросающих свое дитя на милость божью?

Ему повезло, что монахини подобрали ему Ма, которая выкормила его, даже несмотря на то, что не ее кровь текла по его венам. Она была маленькой и милой женщиной, она рассказывала ему сказки и пела песни мягким приятным голосом о далекой Ирландии, которая где-то за семи морями, о ее зеленых лугах, о маленьких людях и домах, откуда она сама была родом. Она тихо напевала ему о Па, которого он не помнил, но она его любила, о том как они вместе были счастливы, когда впервые принесли Оззи к себе домой. Это был уже его второй Па, но он не был фальшивым и поддельным, хоть и не отцом по крови. Тот его Па был высоким и красивым, и Ма его любила, и еще он был способен на чудеса, которые вытворял из бумаги. Она говорила, что он мог в два или три изгиба создать из бумажного листа кролика, оленя или маленького человечка. Он был слишком хорош, чтобы долго жить, говорила она. Он был слишком красив для этого мира. В его глазах всегда были радость и Рождество. И это было именно Рождество, когда он умер. Люди не должны умирать на Святки, но с его добрым, хорошим Па именно это и случилось. Все говорили, что его убило электрическим током. Сильная пурга оборвала электрические провода, упавшие на него около дома, когда он возвращался домой с подарками для Оззи в руках. Всю ночь они плакали, Оззи и его Ма, пока Оззи не уснул под вой сурового ветра.

Когда тот добрый Па умер, Ма заболела. Она на глазах начала худеть, ее голос ослаб, и она уже еле шептала, чем стала больше походить на девочку, чем на женщину. И тут появился старик Слатер. Он не то, чтобы был совсем старым, но уже совсем не молодым. Он был столяром, пах опилками и древесной смолой, и казалось, что опилки были даже в его глазах, его зрачки были темными с пятнышками, похожими на опилки. Он дал Оззи свою фамилию и юридически это закрепил - Оскар Слатер. «Теперь ты – Слатер, чем можешь гордиться…» - сказал ему его новый Па. И Оззи старался гордиться именем, пока тот не начал бить его по носу или одаривать подзатыльниками. Как его новый Па превратился в такого монстра, Оззи так и не понял. Он бы и не заметил, когда этот «липовый» отец начал издеваться над ним и его Ма.

А затем она умерла. В том доме на улице Бовкер.

Ее маленькое и бледное тело лежало в гробу, у которого Оззи ночами стоял на коленях. По всей комнате тускло горели свечи. Он пытался плакать. Ему нужно было оплакать ее потерю, ее уход из того ужаса, которым была ее жизнь, но у него ничего не получалось, как он не старался. И теперь он еще больше ненавидел своего «поддельного Па» за то, что тот заставил его разучиться плакать. Он даже не смог уронить и слезинки за упокой своей Ма. Вместо этого потек нос. И, когда Оззи склонил голову над гробом, то в ней начались адские боли. Он поклялся отомстить чудовищу, возомнившим себя его отцом.