Исчезновение - Страница 40

У Арманда от удивления отвисла челюсть.

- Заходи внутрь. Отец и еще кое-кто уже там.

На уютной и теплой кухне я рассказал о том, что видел, делая быстрые предложения. Мой язык справлялся также быстро, как и мои ноги принесли меня домой. Наверное, я походил на актера, играющего перед публикой – перед сотнями глаз, впившимися в него.

- Номера штата Мэн, - сказал отец, когда я закончил. Он закачал головой и умолк.

- Канаки, - объявил мистер Лагниард, в его голосе была острота и ненависть. – Уборщики картофеля, - он был огромным и много пил, хотя редко могло случиться, чтобы он не вышел на работу. – То, что говорили о Туберте, оказалось правдой…

Я почувствовал, что меня больше слушать не будут, и сел на пол рядом с Армандом.

- Они говорят о Рудольфе Туберте? – прошептал я ему на ухо.

Он подозвал меня в спальню, и я последовал за ним, неохотно оставляя сцену своего триумфа. Мы сели на край кровати, и Арманд сказал:

- Говорят, что о доставке «струпьев» позаботился сам Рудольф Туберт. Хозяева фабрики обратились к нему, и он был только рад им помочь. Говорят, что он получил от них много денег. И это перечеркивает все…

- Он еще хуже, чем сам Гектор Монард, - сказал я, поражаясь предательством Рудольфа Туберта.

- Они - оба предатели. Оба хороши.

До нас доносился низкий ропот с кухни.

- И что будет дальше? – спросил я Арманда.

- Посмотрим. Завтра вечером рабочие встречаются с хозяевами фабрики. Последняя встреча с ними лишь ужесточила положение. Все надеются, что «струпья» в ход не пойдут…

- Но зачем их всех привезли из штата Мэн?

- Игра мускулами, - объяснял мне Арманд. - Хозяева хотят показать, что они понимают под делом. Это – дуло пистолета у виска каждого из нас, который выстрелит сразу, если встреча потерпит провал.

В тот вечер за ужином отец сказал:

- Расскажу вам о «струпьях»», - и мы все притихли. - Они - такие же люди, как и мы. Они – такие же рабочие. В штате Мэн также наступили тяжелые времена. Возможно, там еще хуже, потому что рабочие на фермах еще зависят не только от условий работы, но и от погоды. По крайней мере, нас погода волнует намного меньше. Когда забастовка закончится, то мы вернемся на наши рабочие места, будет дождь или ясная погода.

- А ты бы пошел в «струпья» для работы в штате Мэн? – спросил Арманд.

- Ты не можешь судить о другом человеке, пока сам являешься шнурком в его ботинке, - ответил ему отец.

- Но ты, отец, так не поступишь, не так ли? – настаивал Арманд.

- Наступили тяжелые времена, Арманд, – голос отца стал на удивление мягким. – Никто из нас ни плох и ни хорош. Мы все пытаемся заработать на жизнь. У каждого из нас есть семья, которую нужно кормить и одевать…

Встреча началась в четверг в семь вечера и продолжалась всю ночь и на следующее утро, затем лица, ведущие переговоры прервались на три часа, а затем в полдень возобновили переговоры.

Во Френчтауне эта встреча вызвала оптимизм. Неделями забастовщики безрезультатно собирались перед воротами фабрики. Хотя прибытие «струпьев» было неминуемо, эта встреча была первым вздохом надежды. Хозяева фабрики пожелали сесть за стол с рабочими и начать говорить. Таким образом, несмотря на присутствие «струпьев» в Монументе, энтузиазм заполнил воздух уже потому, что встреча началась.

Даже погода, казалось, стала лучше в предзнаменование добра. Стало необычно тепло для декабря. Солнце засветило ярче, утренние заморозки отступили, снег растаял, затушевав память о первых снегопадах. Замершая земля стала мягче, кое-где превратившись в грязь. Казалось, что наступила весна – настоящий праздник для френчтаунского мальчишки.

На время переговоров, на фабричный двор пришли все семьи бастующих рабочих, и воцарила атмосфера чуть ли не карнавала. В железных бочках продолжали гореть костры уже не столько, чтобы согреться, а сколько все старались видеть в них символы надежды и верности, будто множество зажженных свечей в церкви Святого Джуда, оставленных молящимися в просьбах о милости и прощении.

Моя мать привязала к себе нашу маленькую сестренку Рози, и вместе с Ивоной и Иветтой пришла на фабричный двор, где уже с утра находились мы вдвоем с Бернардом. Арманд крутился на платформе у входа на фабрику вместе со всеми бастующими. Будучи любимчиком дяди Виктора, Арманд пользовался немалым уважением со стороны рабочих. Он выполнял все поручения Виктора, доставлял сообщения о ходе переговоров, приносил бастующим еду и теплую одежду. Он стал своим среди рабочих, быстро приняв все их манеры, их шутки, зная, когда можно говорить, а когда молчать.

В собравшейся толпе воцарила тишина, все глаза устремились к платформе. Дверь открылась, и в сопровождении двоих или троих телохранителей вышел дядя Виктор. Никто не посмел пошевелиться, и даже младенцы перестали плакать.

Дядя Виктор поднял руку.

- Нам нужен перерыв, - сказал он.

Толпа застонала.

- Расходитесь по домам, - сказал он, подняв голос. - Переговоры будут продолжаться всю ночь. Вам нужно отдохнуть на случай, если вдруг мы потерпим неудачу.

Его слова вызвали разочарованный ропот в топе, будто с нее стянули вуаль радостного настроя, преобладавшего ранее.

Мать показала жестом, что нужно уходить, и я развернул Бернарда. Когда я сказал Арманду, что пора домой, то отец сказал: «Все в порядке, Пол. Он может остаться…» Арманд аж засиял.

Сами рабочие почти все остались на фабричном дворе. Разбившись на небольшие группы, они собирались вокруг железных бочек, в которых ярко светились раскаленные угли. Когда мы шли домой, то резкий ветер кусал нас за щеки. Я завидовал Арманду. Он остался там. По крайней мере, он творил историю, участником которой был сам. В его руках была его судьба, даже притом, что она была совсем не тем, чего себе желал я.