Исчезновение - Страница 34

- Должно быть, ты сам можешь чем-нибудь блеснуть, если Эмерсон привел тебя к нам в дом.

Она меня дразнила? Хоть и ни чем она не напоминала мне тетю Розану, эффект производимый ею на меня был примерно таким же: я одновременно почувствовал и жар, и холод, мне стало неловко, и я не знал, куда деть руки и глаза, но все это стало сопровождаться приятными ощущениями.

- Пол, ты на что-то способен?

- Каждый на что-то способен, - произнес Емерсон, спасая меня. – Пол – писатель, - и он повернулся ко мне. - Пейдж - балерина. Балет…

Пейдж закатила глаза на потолок и посмотрела на меня, а затем скрестила глаза. И это выглядело великолепно.

- Если бы она не была моей сестрой, то я бы ее не любил, а ненавидел, - сказал Эмерсон. – Все, что она делает, она делает настолько хорошо. И она может все…

- Не все, - сказала Пейдж Винслоу, и вдруг сделала нечто неожиданное и прекрасное. Она скрутила трубочкой язык и показала это ему, что было хоть и ребячеством, но настолько отточено и подходило моменту, как и скрещенные в ответ на похвалу Эмерсона глаза. Мы засмеялись, все трое, и наш смех наполнил собой всю прихожую, и что меня удивило больше всего, так это то, что Эмерсон Винслоу представил меня своей сестре писателем, когда я стоял между ними в этом великолепном доме.

- Мне нужно удалиться, - сказал Эмерсон, оглядываясь через плечо, и исчез за дверью одной из комнат, выходящих в эту прихожую.

Я остался один с Пейдж Винслоу.

Я не знал, что можно было сказать.

- Что ты пишешь? - спросила она.

- Рассказы, стихи… - я пытался владеть собственным голосом, надеясь, что он меня не подведет.

- О чем? – в ее голосе было все ее внимание, будто для нее мой ответ имел самое большое значение.

- О жизни, - ответил я. – О том, что я чувствую, что я вижу. О Френчтауне, где я живу, - я сделал паузу, чтобы спросить себя, не слишком ли много я ей раскрыл, вспомнив мисс Валкер и спросив себя, не обманываю ли я Пейдж Винслоу? На самом ли деле я был писателем или только пытался им быть?

На ней была белая плиссированная юбка и свитер с вырезом на груди, прошитым по краю мягкими пастельными цветами, их можно было лишь только заметить: лиловый, синий, розовый - прозрачные цвета радуги. Ее волосы были даже не русыми, а почти белыми, контрастирующими с румянцем ее щек. Ее груди придавали свитеру нежную округлость. Я не знал, куда смотреть. И мне показалось, что я предаю тетю Розану.

Я отчаянно пытался найти, что еще можно сказать, в то время как Пейдж Винслоу стояла рядом легко и непринужденно, будто бы ожидая от окружающего мира (или от меня) нового развлечения.

- Ты пока еще дома…- продолжил я. – Занятия в Файрфильдской Академии начинаются позже? – «Начинаются?» Я походил на дурака, на Френчтаунского дурачка – глупого и тупого.

- Дома я только до послезавтра. В течение года мы с Эмерсоном были не здесь - на континенте, - последнее слово было произнесено, будто как чья-нибудь цитата. – Неплохо звучит, правда? - спросила она искаженным тоном. - Все, что случилось, так это то, что мы отстали от других в школе. Я поступаю в Файрфильд почти в пятнадцать, и я ломаю эту чертову ногу - там в Италии, - она развела руками. - Теперь, как предполагается, я в полном порядке и готова учиться дальше…

- Разве ты не хочешь учиться дальше?

- Полагаю, что хочу. Я в этом не уверена. Вот Емерсону везет. Он знает, что он хочет.

- И что же он хочет?

- Ничего, - ответила она.

Солнце засвечивало в окно, ослепляя мне глаза. Никогда прежде я не встречался с такими людьми, которые бросаются словами как дети надоевшими игрушками. Во Френчтауне люди говорили лишь только то, что они думали.

- Чего хочешь ты? – спросил я.

- Это – проблема. Я не знаю, чего я хочу на самом деле. По крайней мере, Эмерсон знает, чего он не хочет. А чего хочешь ты?

- Всего, - ответил я. - Я хочу писать. Я хочу увидеть мир. Я хочу… - и не осмелился сказать это. Любви. Известности. Благосостояния. Жить в большом городе и под парусом пересекать океан. Чтобы в каждой библиотеке были книги, написанные мной.

- Я тебе завидую, - сказала она. И снова в ее голосе я искал насмешку. Завидует мне - чудику, застенчивому, долговязому и замученному собственным невежеством в этом доме, среди чужих людей, которым я не принадлежу, которые были даже не с другого конца города, а будто с другой планеты.

Эмерсон вернулся, переодевшись в серые слаксы и в хорошо отглаженную, свежую белую рубашку. Дома, после школы я переодевался в изношенный комбинезон и старую выцветшую футболку. Я знал, что короткие мгновения с Пейдж Винслоу заканчивались. Она развернулась и направилась к лестнице. Через день она должна была уехать из Монумента. И я не знал, увижу ли ее снова еще раз?

- Тудл-о, - шепнула она, ускоряя шаг.

Отклеивающиеся с ее языка маловероятные слова были столь совершенны, как и ее пересекшиеся глаза минутами раньше.

- Тудл-о, - эхом отозвались мы с Эмерсоном, засмеявшись ей вслед. Она спускалась по лестнице. Ее ноги еле касались уложенной на ступеньки ковровой дорожки.

- Ты не слышал, как играет Бани Бериган? - спросил Эмерсон в опустевшей прихожей после ухода Пейдж.

Я с отрицанием закачал головой.

- Значит, ты еще не жил, – сказал он.

Я последовал за ним в его спальню. Он закрыл за нами дверь, и вдруг мне стал неясен смысл всей этой секретности. Его собственная комната, его кровать и стол. Вымпел Гарварда, темно-коричневые и белые грамоты, висящие в рамках на стене над его столом («Альма-матер моего отца» - пожал плечами Эмерсон). Фотографии в рамках с изображениями Эмерсона и Пейдж в разные годы их жизни, в купальных костюмах на берегу моря, в парадных костюмах и платьях. Постель, усыпанная книгами и фотографиями. Пластинки, аккуратно составленные на нижней полке.