Исчезновение - Страница 65

«Мне жаль, Бернард, мне жаль».

Но я знал, что слов было недостаточно.

Бернарда похоронили утром. Выл холодный и резкий ветер, больно кусающий за щеки. Мы стояли под трепыхающимся на ветру тряпичным зеленым навесом, который не защищал ни от чего вообще. Плотно прижимаясь друг к другу, дрожа и вздрагивая, мы собрались в кучу и провожали глазами серый металлический гроб, на ремнях опускающийся в яму. Я старался не встречаться глазами с мистером Лафаргом, раскрепощено стоящим у забора, опираясь на лопату, будто бы сейчас была не зима, а лето.

Слова отца Беландера заполняли пустой воздух кладбища, и уносились в даль холодным ветром. Фразы на французском и латыни рассеивались в пространстве. Раскаты грома добавились к вою ветра, что не было обычным для этого времени года, будто небеса сами негодовали от смерти Бернарда и его похорон. Мы с Армандом фыркая обнялись. На наших щеках замерзали слезы.

Кружа безумные хороводы, пошел снег. Процессия завершилась. Все возвращались домой на нанятых для нее автомобилях и в черном лимузине с надписью «Похоронная Компания Тессира». Машина, в которую сел я, принадлежала мистеру Лакиру. Внутри нее был шикарный интерьер, все было отделано кожей и имело специфический запах, означающий для меня ветер свежих перемен.

- Пурга! – завопил кто-то, когда мы спешили из машин по ступенькам к себе домой.

Все плотно заполнили кухню и комнату. Моя мать и тети начали шумно готовить стол, принося салаты и крепкие напитки для всех собравшихся. Большими и быстрыми глотками поглощалось виски, закуска быстро исчезала со стола.

Спустя какое-то время, я проскользнул в спальню и мягко закрыл за собой дверь. Я не смотрел на кровать, где между Армандом и мной спал Бернард. Я подошел к окну. На стеклах была белая изморозь. Я попытался рукавом удалить ее, но не сумел очистить даже маленькое пятнышко.

Я попытался плакать, но у меня ничего не получилось.

Что со мной произошло? Я попал в ад, но без огня и дыма, курящегося повсюду. Этот ад был белым и холодным, скорее похожим на Арктику. Это был ад не гнева, а безразличия.

Онемевшими пальцами я отодвинул щеколду и открыл окно. И тут же мне в лицо ударил вихрь ветра со снегом. Холод обжег мне глаза и защипал за щеки.

Я думал о Бернарде, закрытом в гробу и похороненном в земле. Он будет лежать неподвижно, пока не станет пылью - мой маленький брат превратится в пыль…

Я положил руки на подоконник, оставив лицо на холоде под потоком ветра и снега.

«Сволочь!» - завопил я, не адресуя это никому.

«Я больше никогда не буду исчезать», - клялся я, не зная, говорил ли я это вслух или нет.

«В ад все это исчезновение!» - кричал я, зачеркивая для себя то, что вошло в мою жизнь, как какое-то зло. – «Клянусь, что больше никогда не буду пользоваться исчезновением. Убейте меня, если я это сделаю…»

Я ждал. Чего? Я не знал. Но все равно ждал.

Мелкий шум достиг моих ушей. Всего лишь шум, скрежет металла по дереву. Я опустил глаза и увидел старую оловянную банку, через которую я обычно общался с Питом Лагниардом, не выходя из дому.

Мне это напомнило то знойное лето, когда мы с Питом незаметно ночью ушли на Мокасинские Пруды. Как все это было невинно.

Мне понадобилось немного снега и ветра, чтобы увидеть что-то внутри: в банке лежал листик бумаги. Он был аккуратно сложен и разглажен. Мои онемевшие пальцы с трудом сумели его извлечь. С нетерпением я поспешил развернуть бумажный листок, потому что внезапно он показался мне драгоценным подарком лета, старое письмо, оставленное Питом еще до забастовки, насилия и всего худшего, что последовало затем. До исчезновения.

Я развернул сложенную вчетверо записку и увидел накарябанные карандашом слова, напоминающие крошечных змеек на бумаге:

«Привет, Пол».

Почерк был явно Бернарда.

Нам с Питом часто досаждали наши братья и сестры. Они знали о нашей системе связи, хотя это было нашей с ним тайной. В банках из-под супа мы находили все, что угодно, чем могли быть мертвые мыши или прочий тошнотворный мусор. Я знал, что мышей мне подбрасывал Арманд, когда Пит был уверен, что весь мусор в его банке был подброшен его братом Херби. На неделю-другую мы прекращали пользоваться нашим веревочным телефоном, а потом снова возобновляли связь. Мои сестры обычно оставляли мне записки о том, что моя очередь мыть посуду или выносить мусор. Я ненавидел какую-нибудь работу по дому. Бернард изредка оставлял мне какие-нибудь послания, обычно это была какая-нибудь загадка или просто приветствие. Он никогда не подписывался, но я всегда узнавал его почерк.

Я смотрел на записку: хрупкая бумага, карандашная линия, четкая и разборчивая на белом листе:

«Привет, Пол».

Он будто говорил со мной.

Я знал, что больше не буду исчезать, независимо от того, сколько мне придется прожить. Мне не хотелось, чтобы из-за меня умер кто-нибудь еще.

В воскресенье я пошел на мессу вместе с матерью и отцом, как раз когда собралась вся наша община. Выстояв очередь, я вместе со всеми стал на колени, обернув руки белой льняной тканью. Я поднял голову навстречу подошедшему священнику и открыл рот, позволив белесой вафле лечь на язык. Я отошел назад к своему месту на скамье. Впитывая влагу рта, вафля таяла на моем языке. Я был осторожен, чтобы не касаться ее зубами. Я ее проглотил, уговаривая себя в том, что это просто вафля, а не Тело Христа, что я не в общине, а сам по себе.

Став на колени, я ждал гром и молнию, разрушения стен церкви и падения столбов, на которые опирался потолок. Но ничего не произошло, и это было худшее из всего.