Исчезновение - Страница 62

- И женщины. С ними оказалось еще хуже, чем я мог предположить. Я никогда не был бабником, я чувствовал себя с ними неуклюже и застенчиво. Я не мог смотреть им в глаза. Исчезновение ни разу не помогло. Оно помогало лишь подглядывать за ними или просто близко подойти за мгновение до того, как они почувствуют меня. Однажды ночью, в одной из гостиниц Северной Дакоты я блуждал по коридорам где-то после полуночи. Мне очень хотелось женщину. Исчезновение не заставило себя долго ждать. Я нашел не запертую на ключ дверь и увидел женщину, снявшую на ночь комнату. Она была молодой и красивой. Я проскользнул в ее комнату, найдя ее спящей в нижнем белье без одеяла. Ночь была теплой. Я остановился возле ее кровати, подошел ближе, чтобы нежно и легко коснуться плеча. Она застонала, заворочалась во сне, зашевелилась, что еще сильнее разожгло мои чувства. Я начал гладить ее. Понимаешь, Пол, о чем я говорю? Я гладил ее. Ее глаза открылись, и я убрал руку. Она закричала. Никогда раньше я не слышал такого крика, такого ужаса в голосе. Она закричала снова и снова. Она смотрела на меня. Не на меня, а на место, где я стоял. Она почувствовала меня, ощутила. А я был почти растоптан. Я отскочил к стене. Она долго не прекращала безутешно кричать, и я мог остаться там и смотреть на нее. А она все кричала, повторяя: «Что-то коснулось меня…, что-то коснулось меня…» Стоя на коленях в углу в комнаты я осознавал, что со мной сделало исчезновение. Я стал монстром.

Но мне уже это было известно.

Со мной стало то же самое.

На протяжении всех этих лет с момента начала присутствия в моей жизни дяди Аделарда мы вдвоем с ним разделяли исчезновение, и лишь однажды мы говорили о дяде Винсенте, который приходился ему родным братом, также как и мне Бернард, который был его племянником. Беседа произошла перед похоронами Бернарда.

Аделард появился, как обычно, без предварительного предупреждения, будто выйдя из исчезновения на ступеньках дома моего дедушки на второй день после смерти Бернарда. В те дни поминки проходили в течение трех дней и трех ночей после смерти покойного. Все эти дни в доме было многолюдно и шумно, на печи всегда был горячий кофе, запах еды перемешивался с болезненно-приятным ароматом цветов. Гроб с телом Бернарда был установлен в комнате. Окна были зашторены. Букет белых гвоздик у входной двери объявлял о смерти в нашей семье.

Я не мог видеть Бернарда в гробу. Его красота была теперь вощеной и безжизненной, четки из церкви были сжаты в его бледных руках. Но я остановился у гроба, чтобы снова стать на колени и помолиться, даже притом, что в моих словах была пустота и бессмысленность.

Как оказалось матери хватило воли быть самой сильной в семье, она продолжала убирать, топить печь, встречать всех своих сестер и соседок, приносивших к нам в дом дымящиеся блюда для стола, бутерброды и печенье. Отца одолевала печаль. Он подолгу стоял у гроба, не произнося ни слова. Его глаза выглядели как разбитые стеклянные шары. Мой брат Арманд и сестры-близнецы ходили, опустив глаза и говоря что-нибудь односложно и безлико. Для них смерть Бернарда была тяжелой утратой. Для меня самого осознание этой потери сопровождалось еще и чувством вины, будто бы я сам был повинен в его кончине.

Теперь позвольте мне рассказать о том, о чем я молчал годами, нося в себе всю эту боль.

Я убил Рудольфа Туберта.

Я вознес над его телом нож, а затем многократно нанес ему удар за ударом.

Эта сцена ярко стоит перед моими глазами, как будто это произошло только что.

Я стоял с ножом в руке, и Рудольф Туберт это видел.

Но что он видел на самом деле?

Висящий в воздухе нож. Чудо или волшебство - то, чего, конечно же, не бывает вообще.

Забыв о том, что я исчез, я взял нож со стойки и развернулся, представ перед ним. Увидев, как он смотрит прямо на меня, я тут же понял, что совершил ошибку. Дядя Аделард предупреждал меня, что, как только я исчезаю, то все, что после этого оказывается у меня в руках, остается видимым и перемещающимся по воздуху. Я взвешивал свой следующий шаг. Я знал, что было необходимо расправиться с ним, отомстить за отца, рабочих, тетю Розану, Бернарда и сотню мальчишек Френчтауна, вовлеченных в его игры. Хотел ли я его убить? Смогу ли я дать на это верный ответ после всех этих лет? Возможно, даже и хотел, но может ли желание диктовать поступки?

Во всяком случае, он увидел нож.

Я тоже видел, как нож поплыл по воздуху со стойки. Он был в моей невидимой, правой руке.

Рудольф Туберт уставился на нож. Это был даже больше, чем взгляд. Его глаза почти вывалились из орбит. И в этот момент он начал вставать со стула, обеими руками, лежащими на столе, отталкиваясь прочь. Его глаза были прикованы к ножу.

Его взгляд заметался. Он энергично крутил головой, оборачиваясь на дверь и снова возвращаясь к ножу. Он оторвал одну руку от стола и протер глаза. Я знал, что двигаться нужно быстро, пытаясь обмануть его, используя каждую его оглядку на дверь. Не убить его уже было невозможно. Кажется, он понял мои намерения, даже не зная обо мне.

Но я был недостаточно быстр.

Его глаза были на мне. Он руками закрывал лицо, но в щели между пальцами я видел его глаз, прикованный все к тому же ножу.

«Иисус», - сказал он, все еще зевающим ртом. Он повернулся к столу, будто загипнотизированный ножом.

Я засмеялся.

Это был не совсем смех, это было хихиканье, хихиканье восхищения и триумфа. Я наслаждался не только видом Рудольфа Туберта, вспотевшего от страха, но и от понимания того, что мой смех также усиливает его дальнейший ужас.