Исчезновение - Страница 43

Осторожно нажав на кнопку, я открыл дверь и быстро ее закрыл, чтобы меня не выдала сопровождающая меня волна холода. Рудольф Туберт оглянулся, трубка была еще возле его уха. Его озадачило то, что воздухом сдуло несколько листов бумаги, лежащих перед ним на бюро.

«Подожди минуту», - сказал он в трубку. Он опустил ее и взглянул на меня, затем снова приложил ее к уху: «Забавно, могу поклясться, что дверь открылась, и кто-то вошел. Но никого…»

Я сделал шаг или два. Он продолжал говорить: «Две тысячи долларов, я не думаю, что это - неблагоразумно…»

Его офис не изменился с тех дней, когда я доставлял по маршруту газеты. Его стол также был в центре, на нем также в кучу были свалены бумаги и бухгалтерские книги. Слева от стола были стойки, где все также были сложены газеты, упакованные в связки для мальчиков-доставщиков. В воздухе витал все тот же аромат типографской краски. Когда я приблизился к Рудольфу Туберту, то меня обдало запахом его одеколона – приятного и вместе с тем надоедливого. Его длинные пальцы держали трубку, его ногти были отполированы и округлены. Он слушал, сощурив глаза.

«Да, кто-то должен был пострадать», - наконец, сказал он в телефон. – «Кто-нибудь обязательно страдает. Это - как удар тяжелым шаром. Но две тысячи – это цена. Наличные. Из рук в руки».

Что из рук в руки? Еще кто-то ранен, как и мой отец, который сейчас в больнице?

Он повесил трубку, пригладил усы, улыбнулся, и, казалось, он был доволен собой. На нем была свежая белая рубашка с воротничком правильной формы, красный галстук, усеянный маленькими белыми цветками. Синий носовой платок уголком торчал из его кармана. Из-под красного в белую полоску пиджака виднелись красные подтяжки.

Он перетасовал бумаги на столе, подозрительно поглядывая на меня. Улыбка сошла на нет.

Я начал привыкать к тому, как люди реагировали на мое присутствие в исчезновении, и я злорадно улыбнулся.

Он осторожно огляделся. Его глаза были хмуры и озадачены. Они медленно скользили по всем углам офиса, старательно вглядываясь в тень.

Он чего-то опасался?

Он снова снял с телефона трубку и поднес ее к уху.

«Оператор», - проговорил он. – «Подключите меня к номеру 3648-R»

Приложив к уху трубку, он ждал, рисуя что-то пальцем на столе и насвистывая какую-то мелодию. Затем он вытер влагу с потного лба и ослабил воротник.

Я подошел ближе, остановившись в шести или семи футах от его стола.

«Хирв», - сказал он в телефон. – «Мне нужно, чтобы ты пришел».

Он слушал, качая головой.

«Меня не интересует, который сейчас час», и слушал снова.

«Скажи мне, кто для тебя важнее - твоя жена или я?»

Его улыбка была лишена радости или сердечности.

«Ну и черт с нею», - и затем пауза.

«Тогда, наконец, принеси свою задницу сюда, и как можно быстрее», - в словах трещал командный тон.

В ожидании его правой руки, Хирва Буаснё, мне надо было действовать быстро. Я знал, что нужно было сделать. Но не знал, как? Я огляделся вокруг и направился к стойке, глядя уголком глаза на Рудольфа Туберта. Он все еще был у стола и насвистывал мелодию, что была совсем не той песней, которую я тихо напевал всякий раз, проходя мимо кладбища Сант-Джуд.

Рудольф Туберт обернулся направо, он почти будто следовал глазами за моим движением по комнате. Возможно, я шел неаккуратно. Его усы заблестели от влаги, и он вытянул витиеватый носовой платок из-за ворота и приложил его ко лбу.

Я смотрел на него и ненавидел.

Я подумал о тете Розане в его постели, о газетных маршрутах, о Бернарде и всех остальных детях, зависящих от его милосердия, о людях, избитых в переулках, о «струпьях», привезенных им во Френчтаун, о превращении рабочих в борцов, людей - в монстров. Я подумал о своем отце, раненном и истекающем кровью и, возможно уже, мертвом на данный момент.

Отвернувшись от него, я начал искать глазами среди длинных веревок и старых газет оружие, в котором я нуждался - длинный нож, которым он обычно перерезал веревку, обвязывая связки газет, адресуя доставку.

Я взял его в руки.

Когда я вернулся на Шестую Стрит, то увидел толпу, собравшуюся перед нашим трехэтажным домом. Все скучились на углу и долго чего-то ждали. Мне позволили протиснуться через них и войти в дом. Все смотрели мне вслед большими глазами. Это были взгляды сочувствия. В толпе я увидел Пита со сложенными на груди руками. Он поднял руку, приветствуя меня кратким жестом сочувствия.

Дядя Виктор стоял на нижних ступенях внешней лестницы с сигарой во рту, с уголка его губ стекла капля коричневого сока. Арманд сидел на перилах, печально свесив голову.

- Отец… - я пытался овладеть собственным голосом.

- Он - в больнице, - сказал дядя Виктор. – Его оперируют. Нас отослали домой. Доктор Голдстейн сказал, что он сообщит нам, когда все закончится.

Арманд спрыгнул с перил и предстал предо мной.

- Где ты был?

Я пожал плечами. Я не смог найти слов, чтобы ему ответить, и не смог бы ответить, даже если б нашел подходящие слова.

Мать позвала меня с веранды: «Зайди в дом, Пол, давай, а то замерзнешь».

Мне внезапно стало холодно, и мои зубы начали стучать друг о друга. Мороз разрисовал белой краской стекла на окнах, скрыв за ними ландшафт. Никогда прежде не думал, что солнце может быть таким холодным. Я оглянулся на дядю Виктора, на его усталое лицо, с линиями морщин под его унылыми и потусклыми глазами.

- «Струпья» победили, дядя Виктор? – спросил я.

- В таком бою не побеждает никто, - ответил он.